Григорий Поженян - Стихи и песни [WEB]

Я вспомнил моряка под Инкерманом
в седых каменоломнях ноздреватых.
Млел август сорок первого безводный,
а в знойный полдень после всех атак
над вражескими трупами, в лощине
поплыл на нас знакомый мне когда-то
афганец —
ветер дальних плоскогорий,
и за холмами оживился враг.
Он все поймет,
он все оценит сразу,
он вновь пошлет своих солдат к окопам,
а ветер,
напоенный трупным ядом,
матросов одурманит допьяна…
Но, сжав штыки,
надев противогазы,
лежали мы,
как будто так и надо,
и верили, что после непогоды
всегда приходит штиль и тишина.

Мы отошли, точнее: сдали.
Как странно было б знать тогда,
кто будут нам ковать медали
за отданные города,
Как будут встречи и оркестры
и лица девушек в окне…
Мне все мерещились аресты
на Корабельной стороне,
косою тенью над откосом —
старуха с внуком на руках.
и тысячи
в известняках
лежать оставшихся матросов.
Но не было ни клятв, ни жалоб.
Мы знали, что придем сюда
пока лежит в морях вода,
пока над колыбелью палуб
горит на гафеле звезда.
Пока мы флотский вымпел носим
и вьются ленты у плеча, —
все превозможем мы,
и тросы
взлетят и лягут, грохоча,
на севастопольский причал.

Если катер мало в море рыщет
и бурлит у стенки над водою —
у него, к стыду матросов, днище
обрастает липкой бородою.
Я в себе почуял перемену,
думая, что весь оброс ракушкой.
Раненому —
море по колено,
но когда провозят к порту пушки,
но когда товарищ по палате,
так, чтобы слыхали в коридоре,
говорит, что мы на Митридате,
что десант уходит завтра в море,
что вода качнулась под винтами
и уже на кораблях ребята —
кто-то вдруг заплачет под бинтами.
Это — сердце, ждущее расплаты.

Мы идем к Севастополю.
Над Сапуном повисло «ура».
Все морские дороги
Подлодки прикрыли с утра.
Заглушая моторы,
В дозоры легли катера,
И на мокрых причалах
Пьянящее слово «Пора!»
Все, что ждали, настало:
Над морем сомкнулось кольцо.
Сколько их из металла,
Грустящих на дне мертвецов:
Боевых,
наливных,
сухогрузов,
Видавших шторма и моря!
Им сквозь ржавые клюзы
Уже не втянуть якоря,
Не подтягивать стропы,
Не опробовать к бою рулей.
Мы идем к Севастополю,
И враги не щадят кораблей,
Чтоб любою ценою
От судьбы увести поскорей
Недобитых войною
«баварцев» и «егерей».
А в городе к штабу
Съезжались машины, и люди
В намокших пилотках
Кричали у дымных орудий,
Метались солдаты с носилками,
Выли сирены,
И в пыль разлетались
Уже обгоревшие стены.
Гудел Севастополь, и пламя
Бродило по городу,
Выкинув красное знамя.

А узкою улочкой,
Той, что потом раскрошили,
Шли шесть генералов,
И видно по ним, что спешили.
Шли шесть генералов,
Не выспавшихся и потных,
Забывших на сопках
Ослепших от ужаса ротных.
Шли шесть генералов
Спасать свои заячьи души —
На «Лолу» к погрузке,
Туда,
где кончается суша.
Фрегат ожидали на Графской,
И вот на рассвете,
Идут с узелками к причалу
Матросские дети
По улице Ленина
Мимо горкома,
а сзади
штыки патрулей,
как косые линейки в тетради.
Глаза патрулей
Вот такие же злые, как в книжках.
И кто-то заплакал,
И кто-то одернул мальчишку,
И кто-то зубами
В мясистую руку вцепился,
Упал от удара
И под сапогами забился.
А Графскую пристань
С ее деревянным причалом
Зеленою гривой,
Соленою гривой качало.
И волны, как люди,
Взбираясь по белым ступеням.
То вверх подымаясь,
В отеках бензина и в пене,
То вниз ускользая,
У кнехтов причальных немели.
И мертвые львы
У колонн оживая,
опять каменели…
Хмурый у мола
Встречает комдив катера:
— Есть данные, будто- бы «Лола»
Пришла в Севастополь вчера
По минным квадратам.
Она уже снова в пути
На курсе обратном.
Кто хочет в погоню идти?
… Их было сорок пять мальцов
почти что малышей.
А где-то сорок пять отцов
Бегут по дну траншей.
Им тоже пухом ли земля?
И прост ли путь домой?
Уже магнитные поля у «Лолы» за кормой.
Уже по курсу выплыл порт,
И меньше хмурых лбов,
И дан приказ — очистить борт
От маленьких рабов!
… Но катера у двух бортов —
на крюк почти.
Толчок!
Сдавило криком грудь,
Как на лету.
И вот уже:
что будет — будь!
Мы на борту…

Был приказ прорваться к Эльтигену
днем сквозь строй немецкого заслона.
Командир сказал, что повезло нам,
И поздравил нас. Взбивая пену,
клокотало море.
На причалах от наката волн качались сваи.
Командир сказал, что так бывает, —
И сигнальщик поднял флаг на фалах,
Шеи пушек вытянулись к югу,
дрогнули, качнулись мачты косо, —
это реверс выжали матросы,
и земля шарахнулась в испуге.
В этот день на рейде не клялись мы
и ушли, вещей не завещая.
Командир сказал: — Вернемся к чаю! —
И велел отправить наши письма.
Он стоял спокойный и угрюмый,
невысокий и широкоспинный,
слушая, как напевает трюмный
песню про влюбленную рябину.
Что он думал? Думал ли о бое,
что придет в горячечном ознобе,
впившись в борт десятками пробоин,
в пятнах крови на матросской робе,
или, может, видел над собою
только небо, небо голубое?
Что хотел он? На одном моторе
мирно, не рискуя головою,
проскочить, не встретив немцев в море,
потому, что море — штормовое?
Или, может, он мечтал у порта
вдруг увидеть их, чтоб тотчас, с ходу,
стать «гостеприимным» мореходом
и схлестнуться, выйдя к борту бортом,
так, чтоб флаги с черными крестами
падали, линяя под винтами?

…Он был ранен после первых вспышек.
Медленно по мокрому реглану
кровь стекала под ноги.
Я слышал,
как он приказал: — Идти тараном!
По разрывам, в лоб, врезаясь строем! —
Немцев было восемь. Наших — трое.
Немцы шли на малом. Мы — на полном.
Немцы шли за ветром. Мы — сквозь волны.
С ними был их бог. А с нами — сила.
Он им не помог. А нас носила
яростная злоба над волнами.
С немцами был бог. А море-с нами.
Море с нами — значит, каждым валом
нас волна собою прикрывала
и несла на гребень против ветра,
Ближе, ближе, ближе. С каждым метром
чаще всплески вражеской картечи.
Мы неслись вперед, в волне по плечи,
а на пушках запекалась краска…
Я не слышал, как по звонким каскам
звякали визжащие осколки,
но зато я видел, как умолкли
пушки на беструбой барже рядом,
как она, подбитая снарядом,
медленно вползала в черный выем.
— Море вам оплатит штормовые! —
Выстрел! И куски брони летят, как вата.
Выстрел! И, качнувшись угловато,
переломлен надвое по мостик,
головной отправлен к рыбам в гости.

…Немцы отвернули в полумиле.
Немцев подвели плохие нервы.
Мы не гнались…
Мы похоронили катер № 81-й.
Сняли флаг и вынесли из рубки
лоцию… А море штормовало.
Командир сказал: — Устали руки! —
и, едва добравшись до штурвала,
на компас взглянул он: — Порт на румбе! —
И и упал на мостике у тумбы.